12:4509.12.2011г.
Жизнь берет свое, и риторика противников Банковой неуклонно смещается влево. Их речи полны социального пафоса, они клеймят буржуев-олигархов, защищают обездоленных льготников и возмущаются неравенством.
"Пропасть огромная! Доходы 10% самых богатых и самых бедных – сорок к одному!" Эта гневная реплика могла бы принадлежать товарищу Симоненко, но ее истинный автор – национал-демократ Анатолий Гриценко.
Да, проблема неравенства в сегодняшней Украине стоит чрезвычайно остро. Но все ли дело в масштабах социального расслоения и перепаде доходов? Является ли панацеей искусственное сглаживание имущественных контрастов? Стоит ли стремиться к равенству?
Не все так однозначно, как кажется на первый взгляд. Разительные контрасты не помешали Америке конца XIX века превратиться в пленительную страну-мечту. А низкий уровень социального неравенства не избавил поздний СССР от волны народного гнева.
Привилегии советской элиты были весьма умеренными, но из-за черных "Волг" и сухой колбасы тогдашнюю номенклатуру ненавидели ничуть не меньше, чем олигарха Ахметова или олигарха Фирташа.
Способности отдельных людей разнятся слишком сильно, и неравенство – естественное состояние любого человеческого общества. Для борьбы с неизбежным расслоением кто-то должен получить обширные полномочия и насильно поддерживать равенство. Разумеется, со временем эти могущественные контролеры сами превращаются в привилегированную элиту.
Можно изобретать хитроумные эгалитарные механизмы – скажем, наивные большевики ввели партмаксимум, запретив членам партии получать больше квалифицированного рабочего. Но рано или поздно человеческая природа все равно торжествует, и противоестественный партмаксимум был успешно отменен в 1930-х.
В нашем мире недостижимо даже относительное равенство, когда каждый получает по способностям. Для этого необходим абсолютный рационализм, не свойственный живым людям. Мы заботимся о любимых не потому, что они обладают общественно-полезными талантами, и даже не потому, что это выгодно лично нам, а потому, что мы их просто любим.
Нормальный человек сделает все возможное, чтобы наплевать на равенство и обеспечить своему бестолковому чаду лучшие стартовые условия.
Какую неприязнь вызывали советские мальчики-мажоры 1980-х! Как ненавидят современных украинских мажоров! А ведь их порождает самое светлое чувство – иррациональная родительская любовь. Беззаботное мажорство было бы невозможно, если бы представители элиты думали только о собственном профите. Но тогда они не были бы людьми…
Как видим, идея равенства противоречит человеческой натуре. Но в то же время идейные борцы с неравенством имеют большой успех, и под знаменем Egalité свершаются победоносные революции. Как объяснить сей парадокс?
Дело в том, что психологические мотивы, заставляющие нас поддерживать ту или иную идею, могут кардинально расходиться со смыслом этой идеи.
Например, подавляющее большинство людей – эгоисты, но при этом альтруистические идеи пользуются изрядной популярностью в обществе. Наслушавшись заманчивых речей о взаимопомощи и взаимоподдержке, типичный обыватель-эгоист видит себя не в роли благодетеля, а в роли объекта благодеяний. Формально он поддерживает идею служения другим людям, а фактически – идею служения других людей себе любимому.
Почувствуйте разницу!
Подобно настоящему альтруизму, искреннее стремление к равенству – весьма редкая психологическая аномалия. Обычный человек, выступающий против неравенства, не стремится к равенству – в действительности он стремится к повышению собственного статуса.
Даже если Homo Sapiens сыт, одет и обогрет, ему все равно хочется большего. Он жаждет быть успешным. Но успех – величина относительная. Мерилом успешности является наше положение по сравнению с другими людьми. Дабы повысить свой статус, нужно либо подняться самому, либо опустить тех, кто находится наверху, либо сделать и то, и другое.
Это естественное человеческое желание не имеет ничего общего с равенством, но полностью укладывается в классическую революционную формулу: "Кто был никем, тот станет всем!"
В 1848 году на улицах мятежного Парижа гремела звучная песня: "На колени перед рабочим! Перед фуражкой – шляпы долой!" А уже в 1930-х, в эпоху Народного фронта, по парижским улицам носили всю ту же рабочую кепку с дерзкой надписью: "Вот корона Франции!"
За девяносто с лишним лет представления французских пролетариев об Egalité не изменились. Egalité – это когда ты занимаешь привилегированное положение, когда тебе кланяются, когда перед тобой заискивают испуганные буржуа.
Весной 1917-го простодушный генерал Деникин сокрушался: "Нет равенства в травле классов!" Антон Иванович не понимал, что революционным солдатам и матросам абсолютно не нужно равенство. Бунтари с винтовками жаждали стать новыми хозяевами жизни, втоптав в грязь прежнюю элиту. И многие из них добились своего: уж что-что, а социальные лифты в молодой Совдепии работали великолепно!
Нормальный человек не желает быть равных среди равных – он хочет быть выше других. Поэтому социальная уравниловка не только подрывает экономику, уничтожая стимулы к развитию, но и не гарантирует желанной стабильности. Можно искусственно подтянуть бедноту к среднему классу, но тогда средний класс перестанет быть средним.
Исчезнет чувство превосходства и ощущение успешности. У людей останется лишь один путь к повышению статуса – скинуть правящую верхушку, какими бы скромными привилегиями она ни обладала. Стоит ли удивляться, что низкий уровень имущественного расслоения не спас восточноевропейские соцстраны и дряхлый СССР от краха?
Зато средневековое общество, пронизанное немыслимыми социальными контрастами, было достаточно стабильным – благодаря искренней вере в перемену статусов после физической смерти. Земное существование воспринималось как прелюдия к настоящей жизни, где все будет по-другому: неправедным господам уготован ад, а праведники из низов отправятся в рай.
Эпоха гуманизма и просвещения покончила с религиозными иллюзиями, и проблему неравенства пришлось решать в реальном мире. Революционеры-идеалисты могут гнаться за абсурдным равенством, но истинная функция революций состоит в другом: они устанавливают новый формат неравенства.
Одних низвергают вниз, другие взлетают вверх. Если новый порядок застывает, то со временем образуется критическая масса людей, невольных своим статусом, и следует очередной взрыв. Единственная альтернатива революционным встряскам – динамичное неравенство, предполагающее мирную и относительно легкую смену статусов.
Чем полезны такие сусальные добродетели, как верховенство закона, выборная демократия и свободная конкуренция? Это ключи к динамичному неравенству. Они дают каждому гражданину теоретическую возможность обогнать других. Конечно, воспользоваться этой возможностью удается далеко не всем. В подавляющем большинстве офисные клерки не становятся миллионерами, а лесорубы – президентами.
Но перспектива взлета – если не для себя, то для любимых чад – должна выглядеть достаточно реально, чтобы стимулировать людей и гасить деструктивные настроения в обществе.
Подлинный бич нынешней Украины – не масштабы социального расслоения, а его консервация. Страшна не роскошь, соседствующая с бедностью, а глухая стена бесперспективности, в которую уткнулись миллионы граждан. Люди отчетливо сознают, что навсегда останутся у подножия социальной пирамиды, что по-другому в нашей стране быть не может.
Им никогда не превратить мелкий бизнес в крупный, потому что конкуренцию у нас заменяет административный ресурс. Их дети никогда не поднимутся наверх, потому что у депутатов, судей и крупных чиновников есть собственные дети. Украинское неравенство цементируется, приобретая сословный характер. И, подобно многим другим бедам, эта проблема лишь усугубилась с приходом долгожданной "твердой руки".
Скромный украинец, недовольный застывшим неравенством, уповает на сильную и добрую власть. Он надеется, что всемогущее государство подарит ему перспективу и опустит зарвавшихся хозяев жизни. Однако усиление государственной власти усиливает правящую бюрократию, которая более других заинтересована в консервации и статичности неравенства.
Прискорбный результат налицо: стараниями сильной руки Украина возвращается к феодальным временам. Пробиться из плебса в аристократы практически нереально. Но в отличие от Средневековья наших соотечественников уже не поддерживает вера в посмертную перемену ролей.
Михаил Дубинянский