17:2518.02.2009г.
Я третий день хожу как именинник, ликую, как последний сукин сын — как будто я просил сушеный финик, а мне вручили сочный апельсин; как будто получил внезапных денег с запиской от начальства: «Не грусти!»; как будто шоу «Честный понедельник» доверили Сорокиной вести! Как будто два десятка одалисок летят со мной кутить на океан… Всего-то дел — опубликован список десятка богатейших россиян.
Рассеялся меня томивший морок, скукожились зеленые рубли: миллиардеров раньше было сорок, а нынче еле десять наскребли! Мне даже стало жаль миллиардеров. Кто часто разорялся — те поймут. Почти восьми лишился Алекперов, совсем ушел из рейтинга Мамут… Я с января уже слежу с опаской, услышав кулуарную молву, за страшно обедневшим Дерипаской, но он пока остался на плаву. А мог бы повторить судьбу Мавроди… Керимов обнулился — жаль смотреть! Боюсь за Абрамовича, но вроде он похудел пока всего на треть. Все в топе, как шутил сатирик Ардов. Где стол был яств — разлегся общий труп. Усманов сбросил десять миллиардов, пятнадцать — Фридман (лидер Альфа-Групп). Урезан Лисин. Рыболовлев ранен. Существенно прижало их, чертей! Особо секвестирован Потанин: он трех недосчитался четвертей.
Да, Родина! Дела твои угрюмы, но люмпены и в кризис на коне, и счастлив я, как будто эти суммы не погорели, а достались мне. Бывало, экономику обвалишь — и как-то легче дышится опять. Нам справедливость ведома одна лишь: не нам раздать, так хоть у них отнять. Мы пляшем, как еврей при виде гоя, промокшего до нитки под дождем. Нам греет душу вид чужого горя, поскольку счастья мы уже не ждем. Вот, помню, Ходорковского судили — и полстраны, забыв про нищету, плясали, будто их освободили, а не его отправили в Читу. И я дошел до радостного воя, на форбсовских взирая молодцов, — как будто не они худеют вдвое, а я разбогател в конце концов! Да, пусть простых попробуют сосисок те, кто жевали устриц до поры. Как вовремя, ей-Богу, этот список! Не то б уже взялись за топоры, поскольку мы уже не видим жизни-с, в буквальном смысле стоя на краю… Но глядя, как худеет крупный бизнес, — мы стерпим деградацию свою.
А тут недавно, вертикаль настроив, российский вождь наделал громких дел: уволены Потапенко и Строев, и Кузнецов с Воронежа слетел. И так доволен я, и так приколен мне этот шаг, загадочный, как сон, — как будто бы не кто другой уволен, а я в каком-то смысле вознесен! Казалось бы: да мало ли героев? Российская политика мертва: подумаешь, с утра уволен Строев, а вечером назначен Строев-два… Но радостно, ей-Богу, как когда-то, когда монарха кляли стар и млад — без всякого, заметим, результата… Но что у нас имеет результат?
Родная власть! За это озаренье ты можешь мне прислать медаль на грудь: устраивай почаще разоренья для тех, кто здесь имеет что-нибудь! Преподноси заводы им на блюдце, приказывай не думать ни о ком, сперва давай как следует раздуться — а после грохай твердым кулаком! Иному губернатору, пожалуй, на десять — двадцать лет вручай штурвал, чтоб от его фигуры обветшалой народ уже тихонечко блевал, — а после сбрось! Кремлевские авгуры твое решенье долго будут грызть, и крах его внушительной фигуры заменит нам осмысленную жисть. Мы головами радостно покрутим, похлопаем друг друга по плечу… На крайний случай есть в резерве…
Боже! Нет, никогда. Молчу, молчу, молчу.
Дмитрий Быков